Ах, Мишель, Мишель!.. - Страница 10

— Ну, пап! «Сопляк» — ерунда по сравнению с тем, что я тебе наговорил. Мам, давай включим нормальный свет. Ну их, эти свечи. Это, наверное, из-за мрака на меня такое нашло.

— Бывает, сынок, — согласился Мишель.

Я молча включила обе кухонные люстры и дополнительно — бра над барной стойкой. Канделябр сразу превратился в неуместную декорацию. Я решительно задула свечи.

— Нет, правда, пап. Точно — из-за темноты. — Селестен плюхнулся на стул и деловито начал намазывать паштетом кусок хлеба. — Я вошел в свою комнату, зажег свет и увидел в зеркале свое отражение. Но ведь полный придурок с этими синими волосами! Как я раньше этого не замечал?

— Ну-у, — протянул Мишель, пожимая плечами и тоже приноравливаясь к паштету.

— Нет, правда, пап! Почему ты не мог сказать мне об этом раньше?

— Видишь ли, прическа — личное дело каждого. Мы в мою юность тоже по-всякому старались эпатировать окружающих.

— Как, пап?

— Скажем, отращивали длинные волосы, стремились пройтись в людном месте босиком…

— И ты ходил босиком? — с неподдельным ужасом спросил Селестен.

— А тебе слабо? — отозвался Мишель.

— Пап, но это негигиенично! Можно же придумать что-нибудь другое.

— Можно. Например, залезть на Вандомскую колонну.

— Только не босиком, а в ластах!

Мне вдруг показалась, что я на спектакле. Не потому, что уж слишком идиотской была беседа, а потому что мне в ней не было места. Нет, меня не изгонял никто, и никто не запрещал мне вставить слово, просто им было хорошо и без меня. Глупейшая тема! А они оба рассуждают всерьез, и я чувствую, как им важно то, что каждый услышит в ответ от собеседника. Или я что-то не понимаю, или это так и должно быть? Например, я, общаясь с Селестеном, ни на секунду не забываю, что он мой ребенок. А они болтают как два приятеля, причем два не очень далеких человека. Или чужая беседа со стороны всегда кажется глупой?..

— Мам, — наконец, сыто облизнувшись и допив свой бокал шампанского, Селестен обратился ко мне. — Я, пожалуй, больше никогда не буду краситься и сделаю прическу, как у папы. Ведь есть какой-то шампунь, чтобы восстановить цвет волос?

— Есть, конечно, — улыбнулась я.

— Вот и отлично, — сказал Мишель. — Вы тут не скучайте, поболтайте про шампуни и разрежьте дыню. Селестен, сынок, принеси-ка ее из прихожей. А я пойду просмотрю кое-какие бумаженции. Дивный ужин, Полин! Спасибо. — Мишель послал мне воздушный поцелуй и удалился.

Мы с Селестеном принялись укладывать фарфор в посудомоечную машину.

— Мам, правда, не обижайся на меня. Ну, мам, не молчи!

— Малыш, давай больше не будем об этом. — Я взлохматила его ярко-синие вихры. — Сама виновата. Надо было как-то по-другому сказать тебе про сестричку.

— Как, мам? На ходу? «Эй, Сел, ты забыл свои кеды! Да, кстати, я беременная!» Так, что ли?

Я оторопело усмехнулась. Было ужасно странно и в то же время не особенно приятно слышать такие рассуждения от сына. Мне всегда казалось, что мы достаточно близки, и вдруг выясняется, что он циничный и взрослый.

— Ты все правильно сделала, мам. Новый человек — это крутое событие, супер. Надо праздновать и поздравлять друг друга.

— Значит, ты рад?

Сын виновато вздохнул, наклонился, обнял меня и прижался щекой к моей щеке.

— Не знаю… Наверное, мам… — Еще один вздох прямо мне в ухо. — Только чудно. Знаешь Жан-Поля из нашего класса? Знаешь? Ну вот. У него девчонка залетела, и вдруг ты — тоже.

— Господи, ей же пятнадцать лет!

— Ну! Молодая. А тебе-то почти сорок.

— Тридцать восемь, сынок.

— Все равно, мам. Вдруг ты от этого умрешь, что я буду делать?

— Что за глупости, Селестен? — Мне стало не по себе.

— Никакие не глупости, мам. Ты прекрасно знаешь, что у нашего папаши Сарди не мама, а мачеха, потому что его родная мать умерла от того, что тетя Адель лежала в ней как-то не так. И я совсем не хочу, чтобы папа женился потом на Эдит.

— На Эдит? — Я невольно хмыкнула. — С чего ты взял, что в случае моей смерти он женится именно на ней?

Неожиданно Селестен посмотрел на меня с удивлением.

— Мам, а разве вы все уже не договорились об этом?

— То есть?

— Бернар звонил и сказал, что они на днях перебираются к нам, потому что ты ложишься в клинику.

— То есть… То есть ты уже знал, что я…

— Нет, нет, мамочка! — перебил сын. — Я думал, что ты действительно заболела! Я так боялся тебя спросить!

— Подожди, подожди, Селестен. Ну, все нормально, я не больна, успокойся, малыш.

— А почему ты им первым сказала? Почему Бернар и Эдит знали про клинику, а я — нет?

— Слушай, угомонись, а? — Я взяла его за запястья и слегка встряхнула. Запястья были тонкими, совсем детскими. — Про клинику ничего еще толком не ясно. Я даже папе пока ничего не сказала. Просто на всякий случай предварительно спросила у Эдит, сможет ли она подменить меня на какое-то время.

— На какое еще «какое-то»?!

— Я не знаю. Правда. Но мне не хочется бросать вас одних. Как вы будете справляться с хозяйством? — Селестен обиженно промолчал. Мне это совсем не нравилось: никогда прежде с ним не случалось истерик. — Пойди, сходи за дыней, сынок.

Дыня оказалась такой огромной, что едва уместилась в раковине.

— Мам, — продолжил он разговор, внимательно наблюдая, как вода катится по ее бокам. — Мам, мы с папой справимся одни. Без Эдит. Ну ее, она все равно не умеет готовить и к тому же зануда.

— Что-то я не замечала.

— Просто она твоя подруга, потому ты и не замечаешь. А на самом деле — ужас! Она все время ворчит на всех и придирается из-за пустяков. Да. Мы как-то занимались с Бернаром у него, ну, не занимались, а перезагружали компьютер. Бернар сделал нам кофе, принес чашки и этот кувшин от кофеварки. Короче, мы что-то там двигали у него на столе, и кувшин свалился. Понятно, вдребезги. Но в нем уже не было никакого кофе! Так что ковер совершенно не пострадал, а осколки мы сразу собрали пылесосом. Знаешь, что она устроила?