Ах, Мишель, Мишель!.. - Страница 22

— Двоечник! — сказал Мишель. — Да я в твои годы…

— У-у!.. — протянул сын. — Второй дедушка Жероним!

— Что ты имеешь против родного деда?!

— Не ссорьтесь, — потребовала я. — У отца тоже завтра рабочий день, сынок. Всем надо выспаться. Давай мне Жюльет и забирай Мадлен. Докормишь, бутылочка уже согрелась.

— Мам, а как ты их различаешь? Ой, мам! А, моя, по-моему, уже спит. — Селестен осторожно отнял пустую бутылочку и перешел на шепот. — Правда, мам, все выпила и уснула.

— Тогда аккуратно отнеси ее в колыбельку и тоже иди спать. Спасибо, сынок, что бы мы без тебя делали! — То, как сын заботливо и нежно укладывал сестренку в постель, было ужасно трогательно. — Спасибо, подойди, я поцелую тебя. Милый! — Я чмокнула его теплую щеку. — Спокойной ночи!

— Нет, правда, мам, как ты их различаешь? Они же совершенно одинаковые.

— Ну да! — вместо меня отозвался муж. — Я теперь их тоже никогда не спутаю. Если только Жюльет с Мадлен — они обе тихони. Но зато Эдит! — Он покачал головой. — Никогда. Самая крикливая и беспокойная. Я же всего-то навсего поцеловал ее, а она завопила! И эти тоже проснулись. И как давай все плакать! Ну, думаю, переполошили всю округу. Надо кормить. Я же помню, что ты, Сел, всегда ревел, когда был голодный.

Мы с Селестеном внимательно слушали, не перебивая. Может, потому что и сами были уже в полудреме.

— Я скорее греть бутылочки, двоих взял на руки. Третья-то не помещается. Вопят! А наша мама спит себе, ничего не слышит. Насилу добудился. Это все из-за тебя, Диди! — Мишель погрозил над ее головенкой пальцем. Девчушка на отцовский монолог не реагировала, а медленно, в отличие от Жюльет, втягивала в себя содержимое столь нелюбимой бутылочки.

— Да, — согласилась я. — Эдит самая беспокойная.

— Зря вы ее так назвали, — вздохнув, подал наконец голос Селестен. — Теперь оба не любите. А как ей жить дальше, если вы ее уже сейчас не любите?

— Селестен! — воскликнули мы с Мишелем дружно, но, правда, шепотом.

Сын укоризненно покачал головой. Почему-то я почувствовала себя виноватой, но и Мишель, как мне показалось, тоже!

— Точно, зря. Она же чувствует, потому и такая. А назвали бы, ну, например, Анжели, как бабулю, или Анит, в честь твоей мамы, мам, она бы и была спокойная. Вон, Мадлен, — он кивнул в сторону притихшей у меня на коленях крошки, — назвали в честь папиной мамы, она и довольна. А Жюльет — обжора, вроде кое-кого из нас.

— Философ, — сказал Мишель. — Иди спать, а то договоришься неизвестно до чего. Мы их всех любим одинаково, как тебя. Понял?

— Нет, меня вы все равно любите больше! Знаете почему? Потому что я люблю их вместе с вами, потому что я такой же, как вы, а они — глупые растения. Нет, вы не поняли, я не то хотел сказать! Я имел в виду, что они крошечные, ужасно смешные, беспомощные.

— Все, все, философ, — наморщил нос Мишель. — Иди спать.

— Па, только ты не буди их больше. Ладно?

— Ладно.

Селестен посмотрел на отца, на меня. Я чувствовала, что он не уходит, потому что не решается еще на какое-то откровение. Я оказалась права.

— Па, дай мне Эдит. Я сам уложу ее в постельку. А то она у тебя завопит опять. А у меня нет. Правда, мам, я точно знаю. Иди, иди ко мне, сестренка! Мам, а вы им чистые подгузники надели? Нет? Ну вот, я так и знал. За вами глаз да глаз! Старые, не помните ни шиша. Бабуля предупреждала…

Бабулей сын зовет матушку Анжели, и на его ворчание я не обиделась. Все правильно, мы с Мишелем действительно старые по сравнению с нашими девчушками.

— Я не ревную, дорогая, — после ухода Селестена из детской лукаво прошептал муж. — Но, по-моему, он чувствует себя папашей. И, знаешь, мне нравится! Ему идет.

— Да, я тоже рада. И эта новая взрослая стрижка, как у тебя. Но мне не по душе некоторые его, как бы ты сказал, позиции.

— Позиция Селестена по поводу крошки Эдит? — усмехнулся Мишель.

— В общем-то, да, отчасти. — Я была вынуждена согласиться. — Может, сын и прав. Действительно, еще не поздно переиграть имя. Мы ведь пока не успели оформить метрики. Запишем ее Анжели или Аннель. Можно сразу два имени.

— Нет, дорогая. Все. — Мишель заглянул в кроватку. — Это глупо. Эдит, значит, Эдит. Дело вовсе не в имени.

— «Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет», — процитировала я.

— Вот именно, дорогая. Народная мудрость.

— Никакая не народная, бестолковый папаша Сарди. — Мне стало весело. — Это Шекспир! «Ромео и Джульетта». Адвокату не мешало бы и знать классику. Но я хотела поговорить о другом.

— О том, что нам тоже пора в объятия Орфея?

— Не Орфея, бестолочь. А Морфея. Морфей — античный бог сна. А Орфей — легендарный певец. Ладно, неважно. Ты никак не даешь мне сказать.

— Пойдем. — Муж потянул меня за руку. — Скажешь в постели. Уже светает. Мне скоро вставать на работу.

— Иди, ложись. — Я решила все-таки перенести этот разговор на завтра. — Я останусь с детьми. Вдруг опять проснутся.

— Не придумывай, пошли. Ты тоже устала, моя мамочка.

— Вот именно. — Ладно, скажу сейчас, передумала я. Очень уж момент подходящий. — Мишель, нам нужна няня.

— Но у нас же есть Мари? И мадам Сифиз, и моя матушка не отказываются помогать тебе. Пойдем, глаза слипаются.

— Нам нужна ночная няня. Понимаешь? Ночная.

— Зачем? Почему ты так любишь, чтобы в нашем доме ночевали какие-то чужие тетки? То подселила мне Эдит, теперь вот какую-то ночную…

— Но, дорогой, неужели ты не понимаешь, что это только первая ночь?

— Ну и что? Помог Селестен. Мы справились. Все хорошо!