— Эдит, это я уже слышала. Что дальше?
— Как ты можешь так спокойно спрашивать: «Что дальше?» Это же твой муж! Он встречается с какой-то стервой, а ты так меланхолично интересуешься: «Что дальше?» — Эдит шумно выдохнула.
— А, по-твоему, я должна кататься в истерике? Да? Или ехать к ней и таскать по полу за волосы? Я должна поступить так? Да? Так? Эй, ты меня слышишь, Эдит?
— Хочешь знать, что дальше? Ты точно хочешь знать это?
— Мне кажется, что я имею на это право.
— Да? Право? Так вот, дальше он разведется с тобой и женится на ней. На этой гениальной виолончелистке!
— Стало быть, свадьба завтра? А ты подружка невесты? В голубом или в розовом?
— Не иронизируй! Ладно, извини, Полин. Я действительно выгляжу смешно. Твой муж, а я переживаю.
— Вот именно.
— Но мне за тебя обидно! Ты моя подруга, а он…
— А он муж твоей подруги. Все правильно. Я бы тоже переживала, если бы загулял твой муж.
— Правда?
— Конечно. Так когда же мне ждать приглашения на развод? Что там поведала тебе еще наша гениальная виолончелистка?
— Что несчастный Мишель страдает от гнета ужасной супруги, но безумно любит сына и не хочет травмировать его неокрепшую психику. Это я цитирую ее, слово в слово. Он не бросит сына, пока тот не подрастет.
— Ну-ну.
— Что «ну-ну»?
— Значит, и дочь не бросит.
— А ты, значит, будешь терпеть Мадлен! Ты же не собиралась терпеть?
— Эдит, я всего лишь просила тебя помочь мне выяснить, кто такая эта его новая пассия, а вовсе не учить меня жизни.
— Я выяснила!
— Спасибо. Я тебе очень благодарна. Когда она улетает на Канары?
— Послезавтра. Да, извини, что забыла сказать сразу. От твоих денег после всего у меня осталось двадцать четыре евро с мелочью.
— Замечательно! А я все боялась спросить, хватило ли тебе, не пришлось ли вкладывать свои? Я знаю твою щепетильность. А ты все так замечательно устроила! Значит, послезавтра я со спокойной душой смогу лечь в клинику.
— Боже мой! Зачем?
— На сохранение. Ты ведь не откажешься пожить у нас со своим Бернаром? Приглядеть за моими мужчинами? За Селестеном и Мишелем?
— Подожди, Полин. Это так неожиданно. Почему ты не сказала мне про клинику утром?
— Если честно, Эдит, то утром меня слишком волновала Мадлен. А сейчас я немного успокоилась, могу рассуждать более здраво. Пожалуйста, выручи меня. В клинике мне будет гораздо легче, если я буду знать, что дома все хорошо.
— Полин, — протянула Эдит, — но Мишель…
— Пожалуйста, очень прошу! На тебя я могу положиться. Мальчишки дружат, и Мишель не будет против! Он ведь знает, что ты мне почти сестра. Ты же самый верный друг нашей семьи!
Эдит на том конце провода несколько раз глубоко вздохнула.
— Пожалуйста, Эдит! — повторила я.
— Это надолго? — спросила она.
— Не знаю. Может быть, даже на полгода.
— Какой кошмар!
— Ничего. Главное, не потерять Жюльет.
— Жюльет… — кротко согласилась Эдит.
Стол для интимного ужина мы с Селестеном, посовещавшись, сервировали в кухне. Однотонная темно-синяя — «ампирная» — скатерть, белый фарфор, столовое серебро, серебряное блюдо для жаркого и канделябр на пять свечей.
Эти антикварные вещи — блюдо с крышкой и канделябр работы Парижской гильдии серебряных дел мастеров — Мишель подарил мне на десятилетие нашей свадьбы. Мы мечтаем подобрать к ним еще серебряные ведерки для шампанского, но все как-то не получается: вечно подворачивается что-то другое за весьма умеренную цену — то пастель Дега, то небольшой Матисс, то русская икона или прижизненное издание Мопассана. А недавно Эдит — она работает в Лувре, в фонде средневековой миниатюры — устроила нам совсем недорого замечательный по красоте рукописный молитвенник пятнадцатого века. Точно так же, по случаю, мы приобрели замечательную коллекцию фикусов для моего зимнего сада и вот этот белый столовый сервиз на двадцать четыре персоны. Авторская эксклюзивная работа в классическом стиле — тончайший полупрозрачный фарфор безо всяких намеков на роспись. Мишель вел тогда какую-то тяжбу между Севром и кем-то там еще…
На белом сервизе для интимного ужина настоял Селестен. Я же предполагала воспользоваться расписным китайским с золотыми драконами, он великолепно смотрелся бы на шелковой зеленоватой скатерти. Да, если кто-то скептически заметит, что, мол, это за интимный ужин — в кухне да еще в присутствии ребенка? Это, дескать, семейный ужин. Так вот, я возражу с полной категоричностью. По моему глубочайшему убеждению, интимно все, что происходит внутри семьи. Интимно и свято в известном смысле.
Особенно ужин. Когда мы всей семьей вечером собираемся за столом, наслаждаемся едой, расслабляемся и делимся друг с другом всем тем, что произошло за день, — так сказать, радостями и печалями. Выражаясь современным языком, мы — команда. Это прекрасно осознает и понимает наш Селестен. В отличие от большинства своих сверстников и даже Бернара — сына Эдит.
Впрочем, что требовать понимания святости семьи от сына Эдит, если она сама сторонница разводов? Нет, не подумайте, я не осуждаю ее, каждый имеет право на собственное мнение. Но когда ее Бернар живет с нами, он, честное слово, в восторге от традиций нашей семьи.
Итак, как я уже сказала, по вечерам мы собираемся за столом все вместе, а вот утро безраздельно принадлежит моим мужчинам. Я занимаюсь на тренажере — он стоит прямо в нашей спальне, — и через открытую дверь до меня доносятся голоса и смех моих Селестена и Мишеля. Они сами готовят «мужской» завтрак: зеленый салат, помидоры с майонезом… В микроволновке разогревают что-нибудь мясное с гарниром — каштанами, картошкой. На столе у них всегда паштеты, сыры и обязательно козий или овечий йогурт. А когда они приступают уже к горячему шоколаду с печеньем, я спускаюсь к ним.